Жесткая стачка июля 1900 года на Константиновских заводах

9-15 июля. Село Сантуриновка - станция Константиновка - Бахмутский уезд, Екатеринославская губерния. "Стачка всех 600 рабочих стеклоделательного завода и всех 1000 рабочих железопрокатного завода общества Донецких железопрокатных заводов, протестующих против пренебрежительного отношения мастеров-бельгийцев к русским рабочим. Стачка началась с избиения рабочих бельгийцами. В ходе стачки в ночь с 9-го на 10-е и в ночь на 11-е толпы рабочих громили, грабили и поджигали имущество бельгийцев". Была уничтожена и колониальная лавка. Вызваны полиция и полусотня казаков. "В ходе столкновения убиты двое полицейских, несколько рабочих ранены". Арестовано 28 человек. Привлечено к следствию от 115 до 250 человек. 55 человек предстало перед судом. 

Кроме этого, отмечается, что в ночь на 10 июля толпа была в несколько сот человек. Громили, поджигали и разграбили квартиры и имущество служащих. В ходе разгона рабочих избивали нагайками.

Будущий известный учёный-философ Валентин Фердинандович Асмус (1894-1975), а тогда мальчик, будучи очевидцем в своих мемуарах пишет следующее. 

Наша монотонная и замкнутая жизнь была вдруг потрясена событием, которое заставило нас выглянуть за околицы изолированного существования. Случилось следующее. На константиновских заводах, принадлежавших акционерному бельгийскому обществу, работало много бельгийцев: рабочих и служащих. Администрация заводов стремилась квалифицированных рабочих выписывать из Бельгии; неквалифицированные нанимались здесь на месте. Разница в оплате и в жилищных условиях была немалая, и это обстоятельство порождало некоторую неприязнь между местными рабочими и бельгийцами. Какие-то темные силы разожгли эту неприязнь в настоящую вражду, и в начале 1900-х годов в Константиновке произошел безобразный бельгийский погром. Это случилось в начале второй половины лета. В одни из темных июльских ночей меня и брата родители разбудили и стали поспешно одевать. Мама сняла висевшие у нас в комнате иконы и расставила их на подоконниках — так, чтоб с улицы их хорошо было видно. Одевшись, мы все вышли из дома. Ночь была безлунная, очень темная, как обычно летом на юге, но на улице было светло. Недалеко от нас слева по улице пылал зажженный громилами дом, в котором жили бельгийцы. По улице неслись крики собравшейся и бушевавшей вокруг дома толпы. 

Мы пересекли улицу, вскоре перешли через полотно железной дороги и вышли в темную степь, распаханную под пшеницу. Отойдя немного от железнодорожного полотна, мы остановились. Кругом было поле, покрытое копнами недавно убранного хлеба. Под одной и этих копен нас, детей, начали укладывать на ночлег. Родители постелили на земле одеяла, подушки и уложили нас, укрыв сверху чем-то теплым. В степи царило глубокое безмолвие, но сзади нас, по ту сторону железной дороги, хорошо было видно зарево продолжавшегося пожара и по-прежнему издалека слышались крики. Я отвернулся от жуткого зрелища и лег на спину под копной... 

Спали мы в степи беспокойно и рано утром вернулись домой. Наша квартира осталась целехонькой со своими иконами в окнах, но бельгийский дом (может быть, дома, не помню) сгорел дотла, и улица была пустынна, как вымершая. Днем по ней медленно проехал конный отряд казаков, который бельгийская администрация заводов вызвала по телефону из тогдашнего Бахмута. 

Волнение на заводе вскоре утихло, и жизнь вошла в обычное русло".