Детство Асмуса на краю степи или Константиновка на заре 20-го века (ч.4)

Вид стекольного завода. Константиновка. Открытка.

В очередной части воспоминаний Валентина Асмуса не мало интересного. Продолжаем путешествие в прошлое (1900-1903) в увлекательном описании автора.

Вскоре после волнения на бутылочном заводе нам отвели новую квартиру на территорию стекольного завода, где, собственно, и служил мой отец. Новый дом, в который нас переселили, стоял у той же дороги, по которой отец каждый день ходил в контору, в версте от нашего прежнего жилья. Это был длинный корпус на десять двухэтажных квартир. Наша — десятая — квартира оказалась крайняя в доме. В ней было шесть комнат: две большие на первом этаже и четыре поменьше — на втором. 

Отец Валентина - Фердинанд Асмус - на общей фотографии служащих Общества Донецких стекольных заводов в Сантуриновке. Эта фотография чудом сохранилось  - была фактически утеряна для истории и потомков - и только благодаря неравнодушным жителям и сотрудникам краеведческого музея была спасена и попала в музей. Имена сотрудников, к сожалению, не подписаны. Мы её поместили в красивую большую рамку (снимок большой). И по сей день экспонируется в музее. 

Фотографии родителей В. Асмуса из книги его воспоминаний. Как видим, оба снимка отца идентичны.

По фронту дома спереди шли небольшие палисаднички, по одному на каждую квартиру, обсаженный белой и желтой акацией и грабами. Сзади при каждой квартире находился черный двор с воротами, выходившим на не застроенное пространство, где густо росла на просторе «дереза». На этом дворе серебрились чахлые маслины; в конце лета на них появлялись маленькие золотистые и жирные на ощупь плоды, не дозревавшие до полной своей мясистости. На каждые две квартиры приходился колодец, вырытый посередине линии забора, отделявшего соседние дворики. Колодцы были глубокие, и вода в них холодная, солоноватая на вкус и жесткая, как всюду в Донбассе. Параллельно нашему дому поодаль по обеим сторонам дороги стояли такие ж размерами, как наши, четыре корпуса; в них жила часть рабочих стекольного завода. При их домах не было (не полагалось!) никаких дворов, никаких палисадников, никаких маслин, никаких служб, кроме мусорных ям, в которых изредка промышляли свиньи. Перед домами торчал столбик с протянутыми между ними веревками, на которых хозяйки развешивал белье. За черным двором нашей — крайне — квартиры простирался принадлежавший ей довольно большой сад, точнее говоря, обнесенная забором полянка. По краям её росли большие белы акации, у заборов тянулись заросли крапивы и молочая, посередине пустыря была беседка. К ней вела песчаная дорожка с редкими по её краям кустами очень пахучих роз. На дорожке часто попадались норки земляных ос. Насекомые тщательно разрабатывали входы в них, выбрасывая лапками песок и насыпая из него небольшой бугорок перед входом в свои жилища. Кроме беседки, стоявшей посередине сада, была ещё одна — у самой задней стены дома — и недалеко от неё большой вырытый в земле погреб. Другой погреб был в доме. 

Квартира была просторная. Из кухни на черный двор вела терраса с застекленным потолком. В нижних комнатах помещалась столовая и гостиная с камином, где поставили пианино. В комнаты верхнего этажа вел крутая деревянная лестница — в двадцать три ступени. Как-то я впоследствии «пересчитал» эти ступени, скатившись по перилах на поясе, как это всегда делают мальчишки. На середине своего «слалома» я вывалился за перила, но упал очень удачно — на четвереньки — и только набил шишку на лбу. 

Верхние комнаты составляли целую анфиладу. Со временем их население увеличилось: в них поселились сначала наша бабушка Евфросиния Петровна, а затем и дедушка — Вильгельм Иустинович, отец моего отца. В Киеве ему жилось плохо, и мой отец выхлопотал для него место в Константиновке, конторе соседнего с нашим стекольным зеркального завода — тоже бельгийского. Зеркальный завод находился по ту сторону Кривого Торца, и к нему вела ветка заводской железной дороги через специально выстроенный заводом железнодорожный мост. 

Вся семья Асмусов перед своим домом. Константиновка

На новой квартире мы продолжали жить так же уединенно, как и на предыдущей, и жизнь текла так же размеренно. Летом было невыносимо жарко и часто ветрено. В иные дни по улице утром несся настоящий самум (сухой, знойный ветер в пустынях Аравии и Северной Африки, налетающий шквалом и образующий песчаные вихри. –А.Н.), закрывавший диск солнца и помрачавший день. От пыли сворачивались дрожавшие на ветру листочки придорожной лебеды, покрывавшей пустырь и полянки. Пыль садилась на листья акации в палисадниках и даже узкие листья маслин, забиралась на подоконники. 

Впрочем, самум это случались не часто. Очень хороши были обычно июньские вечера, тихие и теплые. В такие вечера после ужина мы сидели с отцом на скамеечке, вкопанной у калитки нашего садика при входе в дом. Впереди открывался обширный заросший травою пустырь. По вечерам в нем совсем невдалеке от нас кричали перепела. За ним — проселочная дорога, которая шла мимо заводской больницы к железнодорожному полотну. Железнодорожная посадка прекращалась перед самым переездом, тут же перед посадкой одиноко торчал какой-то дом, пустынный, грязный и унылый. По ту сторону полотна дорога сворачивала направо вдоль полотна, вдоль посадки и вскоре входила в поселок, находившийся рядом с территорией заводов, но к ней не принадлежавший. В поселке жило много рабочих, которые в рабочие дни по гудку спешили через переезд на свои заводы: бутылочный, химически и стекольный. Химический стоял ближе к реке, не доходя до зеркального, к нему вела та же ветка железной дороги, по которой проходил товарный состав на зеркальный. Место было совершенно ровное, открытое и выжженное солнцем до самой реки. Даже на реке не росли никакие деревья, на ней — никакие кустарники. Недалеко от зеркального завода на самом берегу возвышалась большая старинная татарская могила — каменная, с надписью на татарском языке. Гуляя по берегу реки, мы обходили ее с жадным любопытством. 

Река текла в своих пустынных и бесплодных берегах по направлению к бутылочному заводу. С приближением к нему вид местности изменялся: появлялись ветлы, кусты, трава; в кустах изредка сидели рыбаки-удильщики. Продолжая свое течение по направлению к оврагу перед поселком бутылочного завода, река входила, как в оазис, на территорию громадной усадьбы директора завода, с большим директорским домом в глубине на берегу реки, с плантациями спаржи, белой и черной смородины, с грядками клубники и малинником. Вся эта флора размещалась в парке старой усадьбы — «экономии», купленной заводами у разорившихся помещиков. В передней части усадьбы, выводившей через ворота на дорогу между бутылочным и стекольным заводами, сосредоточились службы — конюшни, сеновалы, ток для молотьбы и тому подобное хозяйство. Здесь же — в передней части двора, по ту сторону дороги, которая вела к дому директора, на почтительном расстоянии от него и даже до поворота к нему, в маленьких домиках жили служащие усадьбы и доживали свой век каким-то чудом уцелевшие и застрявшие в ней «обломки игрою счастия обиженных родов». Их было несколько человек, и среди них выделялась ставшая впоследствии приятельницей моей матери очаровательная незамужняя старушка Мария Федоровна Англерес со своим братом Николаем Федоровичем Англерес — тоже стариком, ходившим летом в белой фуражке с красным околышем. Он получал какую-то пенсию, а Мария Федоровна жила уроками, в том числе — французского языка, которому она впоследствии обучала и меня с братом. Доступ в «экономию» был открыт только в передней ее части, где жили Англерес, а в парк в глубине усадьбы попадали только по особому приглашению директора или его жены. Наш дом отстоял не очень вдалеке от «экономии», как мы ее всегда называли. С нашего наблюдательного пункта — скамеечки при калитке палисадника — были видны корпуса больницы через дорогу чуть влево от нас и — за оградой больницы, при самой дороге — домик главного врача. В глубине пейзажа и поодаль от нас тянулся каменный забор «экономии» с ее большими воротами, всегда, впрочем, нараспашку. 

А еще дальше, в еще большей глубине поднималось темное здание бутылочного завода, неподалеку от которого мы так недавно жили. По вечерам завод был очень живописен. Под огромной аркой главного цеха, где выдувались бутылки, все время передвигались, поднимаясь, то опускаясь, огоньки, со стороны цеха доносился шум и даже долетали — при попутном ветре — крики и возгласы работавших там людей. Вокруг корпуса завода была тьма, дорога к заводу была скудно освещена редкими дуговыми фонарями. Весь этот мир заводской жизни, протекавшей так близко от меня, казался мне ночью, когда я выглядывал через открытое в сторону завода окошко, непонятным, таинственным и даже жутковатым. 

Общий вид бутылочного завода. Константиновка.

Внутри цеха бутылочного завода. Ванная печь №1. Константиновка. С сайта городского краеведческого музея. 

Утро испытанное впечатление улетучивалось. Я видел, что существует вполне понятна моему восприятию связь между жизнью завода и остальным окружающим его миром. Вот медленно едет по рельсам заводской железной дороги «кукушка» — коротенький паровозик без тендера, ненужного здесь при краткости расстояния, отделяющего завод о железнодорожной станции. Я знаю, что «кукушка» направляется на завод. За ней тянется порожняк для завоза серы и для вывоза с завода продукции. На площадке последнего вагона сидит в темной кепке и темной рубахе малый с флажком в руке. «Кукушка» дымит, вагоны движутся медленно, малый привычно и равнодушно поглядывает по сторонам, и во всем этом нет ничего ни таинственного, ни жутковатого, похожего на огоньки, вверху и внизу перебегающие в ночной тьме по сводам заводского цеха. О страшной сложности работы, жизни и отношениях между людьми там на заводе у меня нет, разумеется, ни малейшего представления. При дневном свете все кажется ясным, понятным, простым и само собой разумеющимся. А все же нет-нет и днем пробежит в сознании мысль: «Что же там происходит ночью на заводе? Что значат эти огоньки? Кто и зачем их зажигает и передвигает? Почему там кричат рабочие?» Впервые я побывал на заводе значительно позже — и не на бутылочном, а на стекольном, куда меня и брата сводил отец — посмотреть, как выдувается «бемское» стекло. 

Стекольный завод. Прямильные печи. Констатиновка. Почтовая открытка.

Продолжение в завершающей части...