Детство Асмуса на краю степи или Константиновка на заре 20-го века (ч.3)

Фото. Общий вид Константиновки. Открытка начала века.

Продолжаем знакомство с детскими воспоминаниями Валентина Асмуса. И из них с Константиновкой на заре 20-го века - 1900-1903 годов. Позади уже некоторые страницы о природе, степи, болгарах-огородниках, родственниках, музыке, поэзии, железной дороге и прочем. Впереди есть что почитать. 

oute des Usines du Donetz - дорога (маршрут) из заводов Донец (Донца), видимо имеются в виду Общества Донецких стекольных заводов. Широкая улица одного из заводских посёлков-колоний. 

Жизнь наша в поселке бутылочного завода шла чрезвычайно монотонно и размеренно. В восемь утра отец должен уже был сидеть в конторе; до неё было минут двадцать ходьбы по широкой, утрамбованной шлаком дороге. От двенадцати до двух часов был обеденный перерыв, а затем снова работа в конторе — до шести вечера. Обо всех этих часах оповещал мощные заводские гудки. Мама никогда не запаздывал обедом. Как только отец переступал порог, его уже ожидал в кухне приготовленный полный кувшин воды для умывания, а на столе обед. После обеда и кофе отец отдыхал, а мы с братом шли в наш двор и играли там: строили из красных кирпичей, сложенных у забора, домики и насыпали между ними дорожки из песка. Вдоль забора цепочками ползали красные клопики — «солдатики» — с черными пятнышками на спинках. Когда нам надоедала наша несложная и однообразная игра, развлекались маминым птицами. Это были гуси, утки и куры. Они занимали часть огорода у заднего забора и скромно вели себя там. Но при нашем приближении по тропинке мимо грядок картофеля гусак и его гусыня страшно шипели, наклонив шеи к земле, и норовили клюнуть нас, утки взволнованно крякали и куры квохтали. Мы любили кормить всю эту птицеферму кусками черного хлеба, корочками арбузов и дынь. Очень интересно было смотреть, как утята полощутся и ныряют в большом корыте, наполненной водой. Вода в корыте всегда была темная, грязная. 
С братом я игра очень дружно. Никогда между нами не вспыхивало ссоры или драки. Мы быстро обо всем договаривались и уступали друг другу. Очень дружны между собой, мы были оба молчаливы и скрытны, таил в себе свои впечатления и мысли.

Общий вид Константиновки

Наша монотонная и замкнутая жизнь была вдруг потрясена событием, которое заставило нас выглянуть за околицы изолированного существования. Случилось следующее. На константиновских заводах, принадлежавших акционерному бельгийскому обществу, работало много бельгийцев: рабочих и служащих. Администрация заводов стремилась квалифицированных рабочих выписывать из Бельгии; неквалифицированные нанимались здесь на месте. Разница в оплате и в жилищных условиях была немалая, и это обстоятельство порождало некоторую неприязнь между местными рабочими и бельгийцами. Какие-то темные силы разожгли эту неприязнь в настоящую вражду, и в начале 1900-х годов в Константиновке произошел безобразный бельгийский погром. Это случилось в начале второй половины лета (сам факт беспорядков и погрома широко известен в истории города благодаря местным исследователям Донцову и Бондареву. - А.Н.). В одни из темных июльских ночей меня и брата родители разбудили и стали поспешно одевать. Мама сняла висевшие у нас в комнате иконы и расставила их на подоконниках — так, чтоб с улицы и хорошо было видно. Одевшись, мы все вышли из дома. Ночь была безлунная, очень темная, как обычно летом на юге, но на улице было светло. Недалеко от нас слева по улице пылал зажженный громилами дом, в котором жили бельгийцы. По улице неслись крики собравшейся и бушевавшей вокруг дома толпы.

Мы пересекли улицу, вскоре перешли через полотно железной дороги и вышли в темную степь, распаханную под пшеницу. Отойдя немного от железнодорожного полотна, мы остановились. Кругом было поле, покрытое копнами недавно убранного хлеба. Под одной и этих копен нас, детей, начали укладывать на ночлег. Родители постелили на земле одеяла, подушки и уложили нас, укрыв сверху чем-то теплым. В степи царило глубокое безмолвие, но сзади нас, по ту сторону железной дороги, хорошо было видно зарево продолжавшегося пожара и по-прежнему издалека слышались крики. Я отвернулся от жуткого зрелища и лег на спину под копной. Взглянув вверх, я удивился. 

Высоко над собой я увидел огромный черный купол неба, весь усеянный множеством звезд: больших и малых. Небо было совершенно безоблачно, ни малейшего ветерка, воздух стоял теплый и неподвижный. До это вечера я никогда не видел ночного неба, так как спать на укладывали рано, ещё в сумерках. Пораженный открывшейся картиной, я неподвижно лежал на спине и рассматривал небо. Я не мог оторвать от него глаз. Пролежав там некоторое время, пережил новое потрясение. Я заметил, что звезды движутся по небу! Несколько звезд, за которыми я следил и которые, как заметил, еще недавно находились недалек от края горизонта, явно изменили своё положение: они приподнялись над горизонтом, стали выше! Я молча дивился и продолжал смотреть вверх. Никакого сомнения! Замеченное мною перемещение и возвышение звезд над горизонтом продолжалось! Так, спустя две с половиной тысячи лет после Анаксимандра, я «открыл» в ночной степи Екатеринославской губернии явление кажущегося суточного вращения звезд вокруг Земли. Я вспомнил об этом своем «открытии», когда осенью 1914 года, обучаясь уже в университете, я штудировал прекрасную книгу Поля Таннери «Первые шаги древнегреческой науки», где Таннери рассказывает о том, как Анаксимандр впервые в греческой науке сделал «такое же» открытие.

Конечно, я не решусь оспаривать у Анаксимандра его приоритет в этом деле, но для меня, во всяком случае, несомненно, что страстный интерес и любовь к астрономии, вошедшие позже в мою жизнь и сопутствовавшие мне во всём её течение, начались именно в эту ночь под стогом пшеницы, где мои родители спасались и спасали своих детей от «восставшей» против бельгийцев несознательной части русских рабочих. Спали мы в степи беспокойно и рано утром вернулись домой. Наша квартира осталась целехонькой со своими иконами в окнах, но бельгийский дом (может быть, дома, не помню) сгорел дотла, и улица была пустынна, как вымершая. Днем по ней медленно проехал конный отряд казаков, который бельгийская администрация заводов вызвала по телефону из тогдашнего Бахмута (Артемовска). 

Волнение на заводе вскоре утихло, и жизнь вошла в обычное русло. Вскоре для брата и меня начались годы учения, с начало домашнего. К нам стала ходить учительница Юлия Петровна Елисеева. Она учила нас чтению, письму и арифметике. Добрый человек, терпение она имела ангельское. Я чрезвычайно быстро выучился читать, хорошо писал диктанты, но отставал в чистописании. Я не хотел трудиться, медленно и тщательно выводя буквы, у меня все шло вкривь и вкось, всюду были размазаны кляксы, потеки чернил. Юлия Петровна с величайшей, какой-то незаметной настойчивость добилась перемен в главном — в моем отношении к чистописанию. Она доказала мне, что я должен и что я могу писать хорошо. И со временем она добилась полной перемены. Я стал писать вполне отчетливо, хотя красоты в почерке никогда не приобрел. Всю жизнь храню благодарную память о Юлии Петровне. Она учила меня не только чистописанию — она воспитывала меня. Он учил преодолевать — усилиям воли — недостатки распущенности, небрежности, безответственности. 

Продолжение в следующей части...

Изображение из Интернета