Мир после 1989 года изменился меньше, чем мир после 1789 года

«Конец истории» не наступил, а западная модель потерпела неудачу в своих попытках навязать себя в качестве универсальной, утверждает Юрий Рубинский, историк, политолог, бывший советский дипломат, который в свои почти 89 лет руководит Центром французских исследований Института Европы РАН, в  интервью Le Figaro.

«Когда начала рушиться Берлинская стена, я находился в Париже в советском посольстве и непосредственно мог наблюдать за падением стены в прямом эфире. Я помню то огромное беспокойство, которое царило не только в Москве, но и в Европе, в отношении того, что будет с Германией. Мы понимали, что мир, организованный вокруг ее поражения после 1945 года, начинал распадаться, — вспоминает Рубинский. — Нашей главной задачей было избежать третьей мировой войны в самом центре Европы. Напоминаю, что в ГДР тогда были дислоцированы советские войска в 500 тыс. человек. Огромная и неоспоримая заслуга Горбачева состояла том, что он исключил любое применение силы и решил присутствовать в качестве доброжелательного наблюдателя при исторически неизбежном процессе. Горбачев, наверное, первым понял, что единственный способ избежать третьей мировой войны — это создать новое пространство геополитической безопасности в Европе. Однако следует признать, что его попытка оказалась не очень удачной».

«Так часто бывает в истории: разрушители системы не становятся строителями новой! Он думал, что сможет все перестроить, но не справился с этим. Он хотел любой ценой предотвратить кровопролитие, — считает историк. — Путин по своей профессии и образованию полностью отождествлял себя с советским режимом и системой. Он являлся наследником победителей Второй мировой войны. По его мнению — он повторял это не раз — развал СССР был величайшей катастрофой XX века! Но история приняла непредсказуемый оборот. Тридцать лет назад мы думали, что стали свидетелями победы одной из сторон и исчезновения ее противника, но Россия не исчезла, и мы не пережили «конец истории» и триумф демократической модели во всем мире, о чем нам объявлял Фрэнсис Фукуяма. Нельзя сказать, что мир после 9 ноября 1989 года изменился так же, как мир после 14 июля 1789 года (дата начала Великой французской революции — прим. ред.). Мир после 1989 года не имеет ничего общего с тем, что было раньше, но он не привел к унификации мира, на что надеялись в Вашингтоне или Париже».

«При взгляде на Центральную Европу и появление нелиберальных демократий ясно просматривается оспаривание западной модели. Такое оспаривание не имеет ничего общего с желанием воскресить старый режим, однако здесь присутствует разочарование в западной модели, которая не оправдала надежд на свободу, равенство и братство, что проявилось при системном кризисе 2008 года и злоупотреблениях финансового капитализма. Словом, прогресс оказался неоднозначным. Надежды, рожденные на развалинах Стены, понятны и оправданы, но они не дали ожидаемых результатов», — считает Рубинский.

«Сегодня ни одна модель — ни американская, ни китайская, ни русская, ни европейская — не может претендовать на доминирование. Конечно, есть причины для радости, поскольку исчезло биполярное идеологическое противостояние. Однако есть причины и для беспокойства. Исчезло доверие. К тому же, приходится констатировать исчезновение элементарного языка вежливости, с помощью которого можно достичь договоренности. Когда вы слышите, как президент Соединенных Штатов называет одного из своих партнеров идиотом, то такое новшество лишает вас дара речи... В целом, возникает ощущение исчезновения основных гарантий. И появляется некий опасный и неконтролируемый мир», — резюмирует собеседник издания.